Валерий Сергеевич неожиданно ушел в 2013-ом, в 71 год. «Неожиданно», потому что внешне был здоров, выглядел этаким живчиком, занимался йогой, давно отказался от вредных привычек.
Говорил, что «по проверенному народному рецепту» давно подсчитал дату своей кончины – в 84 года, не раньше. О страшном диагнозе – «рак мозга», в неоперабельной стадии, судя по всему, так и не узнал.
Золотухин не скрывал, что его жизнь не укладывается в стандартные рамки. И действительно, она изобиловала залихватскими зигзагами — большими творческими удачами, шекспировскими страстями, моментами счастья и в то же время тяжелейшими личными драмами.
С одной стороны, любовь зрителей, востребованность в кино и театре, поздняя любовь, рождение в 63 года младшего сына Вани. С другой, самоубийство среднего – Сергея, непринятие его внутренней философии и некоторых поступков коллегами и даже близким окружением.
Золотухин успел немало. Сыграл во всех культовых спектаклях Таганки, снялся в нескольких десятках крепких фильмов, построил церковь в родном селе Быстрый Исток на Алтае, вступил в Союз писателей, написал и издал 15 книг, в том числе скандальные «дневники», в которых не пожалел даже себя.
О последствиях своих откровений, секретах успеха «Таганки», своем донжуанстве и о многом другом Валерий Золотухин рассказывал автору этих строк в конце «нулевых». 21 июня ему могло бы исполниться 83 года (1941-2013).
ТАЙНЫЙ ПОТОМОК ЛЕРМОНТОВА
— Валерий Сергеевич, в ваших детях что-нибудь от «золотухинского» рода проявилось? — Все мои дети совершенно разные, потому что у них разные матери.
Хотя, например, старший сын Денис стал священнослужителем, а в моем роду по линии мамы были люди религиозные и, я даже подозреваю, священники, что тщательно скрывалось.
Другое дело, что я сам ничего не унаследовал от рода Золотухиных. Ведь этот вопрос носит генетический характер. Однажды я услышал предположение, что мой род идет от… Лермонтова.
— Интересно, каким образом — ведь у поэта не было детей? — По версии людей, которые это «раскопали», от Лермонтова, начиная с 14 лет, неоднократно беременели его горничные – крепостные девки, и его бабушка (по законам того времени) выдавала их замуж.
А тех, кто не соглашались «замуж», ссылала в Сибирь. Журналисты написали: «Вглядитесь в молодого Золотухина – вылитый Лермонтов!»
А что? Нет ничего нереального в этой версии. Ведь факт: в Сибири эти девушки были. Точно таким же путем нашли же потомков писателя Алексея Апухтина и многих других. Мне самому эта версия нравится, потому что она романтическо-мистическая.
Тем более, что одна ведунья мне сказала, что у меня «лермонтовские цифры». Он в 1814-ом родился, в 1841 погиб, а я — 1941 года рождения. Кстати, вы знаете, что у меня три дня рожденья?
— ?! — Мама меня родила 21 июня, но началась война. Она пошла меня записывать через неделю, и секретарша написала в метрике «родился 27 июня».
А когда мне выдавали паспорт, то следующая секретарша эту «семерку» приняла за «четверку». Поэтому я отмечаю день рожденья 21-го (настоящий), 24-го (по паспорту) и 27-го – в честь первой секретарши. (Смеется.)
«СОВЕРШИШЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ, ЕСЛИ НЕ СТАНЕШЬ АРТИСТОМ»
— Однажды вы чуть не бросили сцену, кино и едва не ушли в литературу. Что удержало от этого шага?
— Я ведь игрок. В какой-то момент мне стало фартить на эстраде. Я стал записывать песни для фильмов «Двенадцать стульев», «Бумбараш»… Мой голос зазвучал на пластинках. Потом был период, когда мои писательские амбиции шли впереди актерских. Мне казалось, что вот это — вечно, а актерство – нет.
Когда вышла моя первая повесть «На Исток-речушку, к детству моему» с предисловием Валентина Распутина, то писатели – очень маститые — стали советовать мне бросить театр и заняться литературой.
А это был самый пик популярности «Пакета», «Хозяина тайги», других киноролей. Я – ведущий актер театра на Таганке, меня узнают на улице. И вдруг я отказываюсь от предложений сниматься, сажусь за другую повесть – «Дребезги», которую тоже печатают…
В те годы одна учительница написала мне письмо, в котором осыпала комплиментами, благодарила за язык, а в конце приписала: «Вас читают, но вы — актер. А вот Шукшин — писатель…» Я поначалу даже обиделся.
Но однажды ночью (обычно в четыре часа утра у меня принимаются самые важные решения!) я себя спросил: «Валер, Шукшин поехал в Москву поступать куда? В Литературный институт.
Его не приняли, поэтому он поступил во ВГИК на сценарный. А ты в 17 лет из своего села Быстрый Исток на Алтае поперся в Москву зачем?» Я ведь ехал, одержимый идеей прийти в Малый театр и с порога заявить: «Здравствуйте, я приехал.
Начинаем репетировать «Ревизора», где я – Хлестаков, а Ильинский – Городничий. На меньшее я не согласен!» «То есть, — ответил я самому себе, — ты оказался в Москве, чтобы стать актером. И ты им стал. Так не гневи Бога – играй!»
Поэтому я вернулся мыслями на сцену, хотя никогда никуда с нее физически и не уходил. На сцене я как дома, а в писательстве я, как говорил Валентин Распутин, «новичок». Даже и сейчас. Хотя книги меня не только кормят, но и дали возможность храм построить в родной деревне.
— Давно хотел вас спросить. В детстве вы получили тяжелейшую травму, «туберкулез кости» и реально могли остаться инвалидом на всю жизнь. Что помогло победить болезнь и добиться задуманного?
— Волю нельзя, наверное, отметать. Мой школьный учитель труда Фомин, когда узнал о моих планах поступать в театральный, заставлял меня держать в руке кружку с кипятком, чтобы закалить мой характер. Но я думаю, что в очень сильной, если не главной степени, со мной сыграл решающую роль случай.
Судите сами. Приезжает Бийский театр. Актеры играют в клубе в сорокаградусный мороз, голые женские плечи, голые ноги… Красота! Мое детское воображение было сражено сразу и наповал! С пяти лет меня будили родители дома ночью, ставили на табуретку, чтобы я гостей развлекал.
Я плакал, но пел… То есть вот эта «зараза» уже тогда в меня проникла. А когда двадцать человек тебе хлопают, приговаривая «ну, артист!», это же все входит в уши, глаза и ты уже понимаешь, что должен соответствовать этому…
И вот я, калека (три года лежу без движения, потом хожу на костылях, одна нога короче другой на шесть сантиметров), хочу быть артистом, но это одно желание.
Но когда после девятого класса к нам в село вдруг приезжает Московский бродячий цирк на колесах и меня руководитель цирка приглашает подыграть им в представлении – в роли «подсадной утки». Вы наверняка знаете эту историю.
— Это когда вы своей импровизацией довели циркачей до «инфаркта», а зал – до гомерических конвульсий?
— Да! Все были в шоке. А утром он (я на всю жизнь его запомнил – его звали Алексей Яковлевич Полозов!) собирает весь коллектив цирка и перед всеми мне говорит: «Молодой человек!
Сделаете преступление, если не станете драматическим артистом». И дает мне свой московский адрес, чтобы, когда приеду поступать, я мог у него переночевать. Случай — он дал мне адрес. А что это такое для мальчишки? Команда – приезжай, и все будет готово. Участь моя решена.
Я готовлюсь целый год – бросаю костыли, лажу на кольца, на брусья, репетирую, тренирую «Яблочко», матросскую пляску…
Ставлю себе цель закончить школу с медалью и сдаю экзамены на серебряную. Беру ложные справки, беру курс на Москву. Я приехал, а мне двери бабка приоткрыла, сказала в щелочку: «Нету Полозова». И все!
— «Все мечты рухнули!» Что в такой ситуации делает Золотухин? — Идет искать театральный институт – мне же где-то надо ночевать.
Я доплелся до ГИТИСа, что в Собиновском переулке. Переночевал на лавочке в скверике, а утром заявился. И первая дверь, в которую я зашел, оказалась кафедрой оперетты. И я туда поступил учиться…
Понимаете, дело еще в том, что я очень был в себе уверен. Откуда, с чего? Загадка! Помню, со мной в купе ехал цирковой акробат, и когда он узнал, что я еду поступать в театральный, он как закричит: «Да ты что, сдурел?! Куда ты едешь, — возвращайся! Сначала надо понюхать пыль на сцене, потом поступать».
Он на меня произвел гнетущее впечатление. Но у меня есть такая способность – отметать все лишнее. У нас в колхозе была руководитель хора Нинка Черепанова, он говорила:
«Валера, вот выйдешь перед приемной комиссией, и думай, что перед тобой одни дураки. Вот дураки, и все! А ты – один умный. И поступишь». Поступая, я же еще обманул всех: никто даже не заметил, что я хромой, что у меня одна нога длинней и тоньше.
ФЕНОМЕН «ТАГАНКИ»
— В театр «На Таганке» я попал тоже случайно. Когда после ГИТИСа пришел в театр имени Моссовета, моей жене Нине Шацкой обещали место, но не дали.
И в этот момент я узнал про новый театр и что там режиссер Юрий Любимов вместе со своим курсом Щукинского училища ставит спектакль «Добрый человек из Сезуана». Мы с Нинкой пришли, посмотрели, и я сразу сказал: «Хочу работать здесь и только здесь».
Почему? Я к тому времени был уже опытный и много театров облазил. Но такого, чтобы так меня задевало происходящее на сцене, чтобы так играли молодые, я не видел.
И честное слово, до сих пор самое большое мое театральное потрясение — «Добрый человек из Сезуана» в постановке Любимова. Весь мой мир — театральный и душевный — перевернулся. Слезы текли в три ручья… И я понял, что буду на полу сидеть, в массовке играть, но я отсюда — ни шагу.
— А как вы сами объясняете феномен театра на Таганке той поры? — Время. Потому что одновременно и «мхатизация» набирала темп, появился уже «Современник», начал свои спектакли ставить Эфрос, напечатали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына…
И настроение в обществе резко изменилось. Это же от общества зависит и не рождается на пустом месте. Когда «выстрелил» спектакль «Добрый человек из Сезуана», ведь кто-то поддержал Любимова и принял решение, что постановку надо сохранить.
Пришла новая эстетика театральная. И в этом заслуга Любимова, какое-то его гениальное прозрение, подтвержденное дальнейшими спектаклями. «А зори здесь тихие», «Живой», «Пугачев» — были событием того времени. О них говорили, спорили, их закрывали и открывали. Словом, они будоражили общество.
КОРОНА С ГОЛОВЫ НЕ ПАДАЕТ
— На роль Бумбараша я попал благодаря своей редкой наглости. Параллельно на нее пробовался еще Михаил Кононов. Я подошел к режиссеру и сказал:
«Если хотите сделать хороший фильм, берите Кононова, а если хотите заглянуть в вечность — возьмите меня». Сколько лет прошло, а я до сих пор слышу за спиной «наплявать, наплявать…» Значит, не ошибся.
— Почему вы даже лучшие свои картины не смотрели десятилетиями? — Это связано с тем, что на первом моем фильме «Пакет» Владимир Александрович Назаров, замечательный режиссер, который меня открыл для кино, устроил просмотр отснятого в Тарусе материала. Я посмотрел и… заплакал.
Почему? Я себе не понравился. Может, он думал, что я извлеку какой-то урок из этого просмотра, ведь многие любят смотреть себя на экране. Но я-то понимал, что отснятое переснять и исправить нельзя и от этого только увеличива
В этом смысле я большой эгоист – я не хочу расстраиваться, грубо говоря. Зачем?… Я «Бумбараша» впервые посмотрел 25 лет спустя, своего Моцарта в «Маленьких трагедиях» Швейцера увидел через 20 лет после выхода фильма.
«Единственную» Иосифа Хейфеца — через 15 лет. Два исключения – «Дозоры», их я видел на премьерах. Но там у меня не главная роль, а эпизод и на качество фильма моя игра мало влияла, и, тем более, на мою биографию.
— Кстати, популярный артист театра и кино Золотухин в советские годы был у властей в фаворе? Премии, звания, блага…
— Нет. Здесь инерция театра на Таганке сказалась. Сейчас я скажу информацию, в которую ни вы, никто не поверит: Юрий Петрович Любимов за свои — я могу назвать несколько гениальных спектаклей — не получил ни одной премии.
Ни одной! Получали Ленинские, Государственные кто угодно, но не Любимов. А если режиссер не получает, кто же из артистов получит?!
Ну что вы! Были времена, когда я и в метро пел, и в творческих вечерах выступал за 20 штук кур и полмешка картошки. А своими книгами я и сейчас торгую — корона с головы не упадет.
— А за кинороли? Многие же ваши картины были суперкассовыми. — У меня, видимо, не было таких уж выдающихся ролей… Но даже не в этом дело. Например, мой первый фильм «Пакет» получил на фестивале в Праге Гран-при.
И то туда ни режиссер и никто из актеров не поехали. Во всех этих делах всегда была такая закулисно-подковерная игра. Даже когда распределяют Нобелевскую премию, это происходит.
Ну и что! Подумаешь, «Бумбараш» ничего не получил! Зато это всенародный фильм. Высоцкий получил «посмертно» Государственную премию за «Место встречи изменить нельзя». Ну бред же!
Кадр из фильма «Хозяин тайги»
«ВО МНЕ НЕТ КАЗАНОВЩИНЫ»
— Про вашу любвеобильность и безрассудство ходят какие-то невероятные легенды. — Да, когда-то я мог, например, поехать на «Мосфильм» на съемку, по дороге передумать и, сказав таксисту: «Давай лучше на «Ленфильм», укатить в Ленинград туда-обратно, только чтобы повидать любимую женщину.
Мог залезть в номер гостиницы на третий этаж по водосточной трубе… Ну и что — просто очень сильно хотелось! Каждый человек рождается со своим характером, темпераментом, и никакой в этом смысле казановщины во мне нет.
Как и безрассудства — у меня вместе с безрассудством всегда был расчет. А как без увлеченностей, в этом же вся суть актерская, были у меня и романы и сумасшествия.
— Как вам удалось завоевать сердце первой красавицы курса? — Нину Шацкую я выбрал, потому что она была самой красивой и недосягаемой. Помню, листал американский журнал — каталог самых красивых актрис мира, она там была на роковом тринадцатом месте!
Мы расписались на пятом курсе. Видимо, было очень сильное желание, хотя, если бы с ее стороны не было влечения и любви, то ничего бы не было. Как мне это удалось? Да никак! Любовь зла, слепа, но она же и несет тебя на крыльях, она же и движет этим миром.
И если в нашем разводе и была чья-то вина, то, прежде всего, моя, потому что я позволял себе некоторые вещи… Ведь были загулы, измены, а она же все видела и боролась с этим своими женскими средствами, предпринимала любые попытки спасти семью.
Со второй своей супругой – Тамарой — я познакомился в Ленинграде во время съемок фильма «Единственная». И опять влюбился как мальчишка. И опять появилось ощущение, что она единственная.
Когда есть влюбленность и желание отвести ее в загс, обвенчаться и что угодно, лишь бы эта женщина была рядом, ты искренне веришь, что это на века. Но, как мы знаем, вечного ничего не бывает.
— Для вас существует понятие – «идеальная женщина»? — Я описал такую женщину в своем романе «21-й километр». Я сконструировал ее — в ней собрал лучшие женские качества. Вообще в жизни вряд ли существует идеальная женщина.
Есть понятие «любимая женщина». Мужчина ее боготворит, для него она идеальна, хотя другой на нее и не взглянул бы. Влюбленный не видит недостатков. Она для него самая, самая, самая… Он не замечает кривых ног, плоской груди. В таком состоянии мужчина теряет голову.
— Последний раз вы «взорвали» общественность, когда актриса Ирина Линдт от вас родила сына Ваню. Многие высказывались на тему «при живой-то жене» и «бедные его женщины».
— Может, кто-то не может так, а я могу. Хорошо объяснил мой средний сын Сережа: «Папа – человек свободный! Но эту свободу он в себе воспитал и заслужил».
Ваня — не случайный ребенок, мы с Ириной его задумали, я даже бросил питье – вообще долгое время не прикасался к спиртному только ради того, чтобы он родился здоровым.
Я об этом не хотел бы распространяться, но поскольку об этом все равно спрашивают… Когда рождается ребенок да еще у человека в моем возрасте – это самое что ни на есть счастье. Счастье!
Конечно, я низко кланяюсь в ноги и благодарен и Ирине, и своей жене Тамаре, которая, в общем, поняла меня. Нашим с Тамарой отношениям уже более 35 лет. Она мне дорога по разным причинам и уже давно больше, чем жена.
И нам всем троим не всегда сладко от такой сложной ситуации — не все же понимают правильно ситуацию. Но так сложились обстоятельства, и так я решил.
Я сыну дал отцовство, дал имя и все мои дети защищены моей фамилией и моими деньгами, пока я живу. А все злые языки, злые глаза пусть потратят свой пыл на что-нибудь другое. Все же у нас нравственные. Не зря же говорят: «Когда дряхлеет плоть, крепнет нравственность!»
ОБЕЩАЛИ СЖЕЧЬ ДОМ И УБИТЬ ДЕТЕЙ
— Ваши дневники поражают откровенностью, резкими оценками известных людей и пикантными подробностями событий…
— Аналогов человека, ведущего каждый день с 17 лет дневники, как «писает», «какает» он и его друзья, нет больше в мире. Если вы проверите, то будут только пробелы на пьянство, да и только по молодости.
Говорят, Лев Толстой, заходя в номер гостиницы, первым делом садился к столу и зажигал свечу. Похожее состояние и у Золотухина – обязательно надо сесть за письменный стол, прежде чем идти на работу. Речь о психофизическом состоянии, когда невозможно не играть и не писать.
Это одна сторона, а другая… Так уж устроен творческий человек, что ему необходимы опыты над своей душой, совестью, для того чтобы высечь ту искру, эмоции, которые заставили бы его творить. Дневник для меня – это, прежде всего, способ познания самого себя.
Я очень люблю повторять монолог моего маркиза де Сада: «Для того, чтобы отличить истину от неправды, нужно познать себя… Я, например, не знаю: палач я или жертва.
Каждый человек сам себе и палач, и жертва». Точно также и дневник: ты на каждой странице сам себе и палач, и жертва. Аналогично и по отношению к другим.
— Это правда, что за ваши откровения поклонники Высоцкого чуть ли не приговорили вас к смерти?
— Да! В то время можно было о лицейских сочинениях Александра Сергеевича Пушкина сказать: «Слабые что-то стихи», а если бы ты заикнулся, что у Высоцкого есть неудачные песни или что где-то он плохо играет, – разорвут!
И эти угрозы были, и я действительно «вооружался» — года полтора-два, выходя на улицу, брал с собой выкидной нож. Кликушество невероятное началось: группа мести из Иваново, группа мести из Ленинграда, был брошен клич: «Поставить Золотухина на ножи!»
Обещали вытравить соляной кислотой глаза, сжечь дом и убить детей — всего и не перечислишь… Мне использованные презервативы слали в конвертах — это было поистине страшно. К счастью, я знал, что это пройдет, и это прошло.
«ЧЕМ ОСТАНУСЬ? ЛИШЬ АНЕКДОТОМ»
— Для человека с такой бурной жизнью, вы прекрасно выглядите. Поддерживаете форму йогой? — Это не йога. Я стою каждое утро по 7 минут на голове — это дает мне тонус.
Кстати, попробуйте – это не так просто и нужны тренировки. А я без этого уже просто не могу, в привычку вошло. Молитва, зарядка и семь минут вверх ногами.
Еще каждое утро я встаю на весы, если стрелка показывает больше 66 килограммов, для меня это сигнал тревоги — я перестаю есть. Лишний жир мешает человеку дойти до цели. Могу похвастать: за все годы работы в театре, мне ни разу не перешивали брюки.
Думаю, своей формой обязан прежде всего дисциплине и режиму. Я вообще принадлежу к категории людей, которые умеют ждать, а чтобы ждать, надо быть в форме.
— Слышал, вы коллекционируете фотографии гостиничных кроватей, где спали. Интересно, с какой целью? — Цель простая – сфотографировать свою последнюю постель. Помню, во время съемок фильма «Пропажа свидетеля» мы с актером Николаем Николаевичем Крюковым вышли на улицу.
Раннее-раннее утро, грязь, пыль, идут коровы, и вдруг он: «Сколько мне еще гостиничных простыней измять и где та, что будет последней?» Я говорю: «Николай Николаевич, извини, я забыл там, в гостинице…»
Вернулся и записал эту фразу. Он подарил мне замечательный образ – «где та, что будет последней?», который я позже вставил в свою повесть.
И с тех пор я стал фотографировать эти койки, где я сплю… из-за дури такой. Ведь никогда я свою последнюю не сфотографирую… Но так забавно сейчас «их» перелистывать, сразу кое-что вспоминается:
«Ага, это Камчатка. Камчатка – это термальные источники, езда на собаках… Надо не забыть написать о собаках!» И меньше всего меня интересовали мои приключения мужские на этих кроватях.
— Вы часто цитируете слова Заратустры «Надо уходить, когда ты кажешься наиболее «вкусным». Вы на самом деле так думаете?
— Да, надо бы уходить вовремя, но в нашей профессии это почти невозможно. За редким исключением. Вообще смерть – дело божеское, и не сам ты должен определять ей предел. Но заживаться не стоит. Дело мое сделано на этой земле.
— Кем, по-вашему, Валерий Золотухин останется в памяти людей? Актером, писателем или как современник людей, о которых написаны ваши книги?
— «Чем я останусь? Лишь анекдотом…» (Смеется.) А если более серьезно, то, поскольку рядом было такое явление как Высоцкий, то, конечно, я в первую очередь, останусь автором дневников и воспоминаний о нем. И ничего с этим не поделаешь, потому что он — явление сверхординарное и в какой-то степени гениальное.
Прошло уже более 30 лет со дня смерти, а поют, читают, и будут изучать. А значит, дневники мои останутся однозначно, поскольку это «справочник по Высоцкому».
Сейчас ни один исследователь его творчества без этих дневников не обойдется, потому что они велись при жизни Володи. Это же закон природы! Возьмите Бродского. Сколько вокруг было и талантливых людей, и замечательных поэтов, но, что поделать, если в его тени они просто меркнут.
